Но, с другой стороны, мне никто и не предлагает там жить. Я живу в настоящем. Если я выберу жизнь друга, то я никогда и не увижу этого заката человечества. Я, конечно, надеюсь долго жить. Но дожить до трехсот сорока шести лет я и не мечтаю.

Так значит – идти сдаваться? Нет, Олег мне никогда этого не простит. Он идеалист – он скорее умрет, чем допустит вымирание человечества в будущем.

Может, пусть он будет меня ненавидеть, но останется живым? Живым, но со знанием, что его жизнь стоила гибели человечества? Нет, это еще более жестоко, чем оставить его умирать.

А может, просто ничего не говорить ему? И надеяться, что он сам никогда не догадается, что «левая» ветвь кончается тупиком? Нет, о таком трудно мечтать. Егор Федорович наверняка просветит внучка. Может, объяснить старику ситуацию, попросить воздержаться от рассуждений на эту тему. Но откуда я знаю, что Егор Федорович еще не донес до Олега своих убеждений? Старик много общался с внуком, наверняка и об обеих будущих реальностях они говорили.

– Ваш заказ,– прозвучал над ухом нежный голосок, вырвав меня из пучин тяжких дум.

Я взглянул на владелицу голоса. Красивая девушка, года на два-три моложе меня. Хорошая фигура, правильные черты лица. Впрочем, в ее лице вовсе не черты производили наиболее привлекательное впечатление, а выражение – лицо как бы подсвечено внутренним светом.

Темные, почти черные волосы и пронзительно-зеленые плаза завершают картину. Впрочем, о глазах нужно сказать особо – они представляют собой наиболее яркую деталь в облике девушки. Большие и широко раскрытые, но не пустые гляделки фотомоделей, они придают всему лицу открытость.

Выражение глаз говорило о том, что девушка умная. Умная – не значит образованная. Я имею в виду какую-то... как бы это сказать... бытовую мудрость, что ли? Да и богатый жизненный опыт легко читается в глазах.

А еще какая-то затаенная грусть. Несмотря на всю открытость облика девушки, в ее глазах сквозит некая отрешенность. Нет, я имею в виду не взгляд сквозь собеседника, который бывает, когда мысли где-то далеко. Смотрит она прямо на меня. Да и думает, судя по всему, только о том как обслужить клиента-наркомана и ничем не спровоцировать его. Мысли и сознание ее здесь, но вот душа где-то в другом месте. Что-то гнетет ее. Впрочем, это не мое дело.

– Спасибо,– говорю я слегка охрипшим голосом. Что это со мной? Я уже лет десять реагирую на девушек спокойно – в шестнадцать я вдруг понял, что с ними можно абсолютно спокойно разговаривать. И не напрягаться, что сказать и чего лучше не говорить, как бы не сделать какую-нибудь глупость.

А теперь вдруг это вернулось. Может, виной всему перенесенная психологическая нагрузка? Хочется верить. Потому что в противном случае мне грозят сразу две неприятности. Во-первых, окажется, что я очень влюбчивый человек. Непросто узнать такое в двадцать шесть, если всю жизнь считал себя весьма сдержанным, спокойным, неэмоциональным человеком. А во-вторых, мне нельзя привязываться к этому месту; меня ищут, возможно, придется бежать. И нельзя привязываться к этому времени – чтобы сделать максимально объективный выбор. Хотя о каком объективизме может идти речь, когда на одной чаше весов – судьба лучшего друга, на другой – судьба человечества?

– А вы не похожи на наркомана,– сказала девушка, составляя с подноса на стол тарелки.

Я поймал себя на том, что вслушиваюсь в музыку ее голоса, мысленно обругал себя слабохарактерной тряпкой и попытался взять себя в руки.

– Может быть, это потому, что я не являюсь наркоманом?

Неплохо сказал, почти нормальным голосом. И вообще мое состояние легко объяснить. Есть люди, которые благодаря редкому сочетанию черт внешности, мимики, манеры поведения и разговора внушают окружающим разные чувства: страх, умиротворенность, желание подчиняться. Или, как в данном случае, нечто похожее на влюбленность. А я еще не отошел от слияния с Сетью. Так что все легко объяснимо.

– Вот как? – спросила она.– А бармен уверен в обратном.

Ну зачем она на меня так смотрит? Она же должна знать, какое влияние оказывает на людей. Но она не похожа на девушек, которым доставляет удовольствие влюблять в себя окружающих. Или она не знает о своем особом умении? Нет, глупость, это возможно, только если на меня одного она производит подобный эффект. Может, так оно и есть? Да нет, я просто слишком устал и хочу есть. Вот и лезут и голову всякие глупые мысли. Она, похоже, видит во мне то только клиента, а не мужчину.

В.глубине души обидно. Но так оно и лучше. Нечего забивать голову пустыми мечтаниями. Тем более в моем положении.

Сейчас сосредоточусь и отвечу на ее вопрос. Просто отмечу, без всяких лишних чувств. Отвечу так, как обычно разговаривают с официанткой. Будничным тоном.

Вот только сосредоточусь. Надо бы поскорее сосредоточиться, а то по моей заторможенности она решит, что я все-таки наркоман.

Впрочем, какое мне дело, что она решит? Могу вообще не отвечать... Ее последняя фраза была не столько вопросом, сколько замечанием. Правильно, промолчу.

– Наркотики тут ни при чем. Это от психического напряжения,– ответил я, хотя и решил этого не делать. И, похоже, сморозил глупость.

Да какое мне дело – глупость или умность? Все, надо заканчивать разговор. Точнее, просто не продолжать его.

– У меня в голове чип стоит. Это очень большая нагрузка на психику, когда уйма информации прямо в мозг выводится.

Ну зачем я продолжаю говорить? Зачем я оправдываюсь за сказанную глупость, при этом произнося еще большие глупости? А зачем она так на меня смотрит? Как будто ей интересно, о чем я тут бормочу, дико краснея. Головой кивает, ресницами хлопает.

– Понятно,– сказала она сочувственно.– А вы сюда по делу приехали или отдыхать?

Ну вот, она решила поддержать разговор. Надо как-то нравиться от ее общества. Иначе я потеряю остатки здравомыслия.

– Вообще-то у меня сейчас отпуск. Но отдохнуть пока не слишком получается,– ответил я.

Умом-то я понимаю, что разговор следует сворачивать. Но вот язык действует сам по себе. Хотя я никогда не относился к людям с хорошо подвешенным языком, но теперь можно вполне сказать, что у меня язык на независимой подвеске. В том смысле, что действует независимо от сознания.

Данный каламбур, промелькнув в мыслях, несколько приподнял мое настроение. Но все равно обидно, что над собственным телом я уже не властен. Может, применить чип? Он вполне сможет загасить ненужные эмоции.

Задумавшись над этим, я зачерпнул большой ложкой борщ.

– Не буду вам мешать.– Девушка отошла от столика. Вот так всегда и получается: бьешься над проблемой, мозги ломаешь, а когда уже нашел решение, проблема самоустраняется.

Я собирался было вновь углубиться в раздумья, но обнаружил, что голова абсолютно пуста. Я попытался вновь запустить мыслительный процесс, но ничего не получилось. Дальше – хуже. От горячего борща меня потянуло в сон. Сознание начало «уныривать», с периодичностью в несколько секунд все вокруг меня на мгновенье растворялось во тьме. Еще немного, и я начну клевать носом. Впрочем, я и так собирался сразу после обеда улечься спать. В очередной раз вынырнув из секундной отключки, я обнаружил перед собой абсолютно пустую тарелку. Значит, я успел все съесть и даже не заметил.

Когда официантка вновь подошла ко мне, я обнаружил, что не испытываю никаких посторонних чувств. Видимо, та часть моего мозга, которая заведует эмоциями, уже перешла границу и сейчас благополучно пребывает в царстве Морфея. А в этом мире остались только простейшие бытовые алгоритмы.

Ведомый этими алгоритмами, я умудрился заказать стакан чая с мятой и медом, выпить его, расплатиться и добрести до комнаты.

ГЛАВА 7

Когда я очнулся, дневная жара уже спала. Да и вообще, похоже, уже близится вечер.

Спросонья я соображал не слишком хорошо. Но сразу заметил, что негативные последствия слишком тесного общения с Сетью приказали долго жить. Что ж, постараюсь выполнить их приказ и проживу долго.